«Твои братья убивали моих ребят»: Женщины о расизме, с которым столкнулись в России

Маша Твардовская
координатор «Насилию.нет»
Я армянка, родилась в Ереване, но выросла на Урале в небольшом закрытом городе. Семья у меня очень обычная, мама по образованию учительница русского языка и литературы, папа был военным. Родители развелись, когда мне было пять лет, поэтому росла я с мамой и бабушкой. В семье мы общались только на русском, армянский был языком «для взрослых» — на нём на семейных праздниках обсуждалось всё, чтобы было не для детских ушей. Сейчас я свободно говорю только на русском. Что касается каких-то армянских традиций и культуры, то до меня дошла только та часть, что про еду и классные семейные застолья.

Мы жили бедно, в однушке с низкими потолками и самодельной мебелью, в самом, наверное, неприглядном районе города. Такую квартиру маме выдали как военной. Оттуда приходилось долго добираться до школы. Там не было горячей воды, во всех домах стояли жестяные титаны. Некоторые из них нужно было разжигать дровами: электрических бойлеров тогда ещё не было.

В детстве я ни разу не сталкивалась с ксенофобией. Может быть, из-за того, что город закрытый, или у меня просто были классные учителя и друзья. За все годы было всего два случая, когда кто-то вообще обращал внимание на мою национальность. В первом или втором классе одноклассник, пытаясь меня задеть, сказал: «Да у тебя мама — армянка». Меня это не сильно расстроило: во-первых, это чистая правда, во-вторых, ничего плохого в этом нет. Второй раз — кажется, в пятом или шестом классе — подружка из любопытства спросила, «на какую часть я русская». Я ответила, что ни на какую.

Всё поменялось, когда я переехала в Москву. Первый раз я столкнулась с ксенофобией, когда училась на первом курсе в университете. Тогда я работала на кабельном канале ВКТ — надеюсь, сейчас его уже закрыли. В конце каждого сюжета корреспондент перечислял имена людей, которые работали над роликом. Редактор программы сказала мне, что я не могу подписываться своей армянской фамилией, потому что зрители якобы не доверяют людям с армянскими и еврейскими фамилиями. И привела мне в пример коллегу с еврейской фамилией, который вёл какую-то программу под псевдонимом. Мне было восемнадцать лет, я хотела работать журналистом, и мне казалось, что фамилия — небольшая жертва. Тем более можно в качестве псевдонима взять фамилию моей прабабушки-еврейки — Твардовская. Этот вариант всех устроил. Позже я так привыкла к своему псевдониму, что поменяла фамилию и в паспорте.

Ещё сталкивалась с ксенофобией, когда искала квартиру в Москве. Как-то раз наш риелтор назначил встречу с владелицей квартиры, но не предупредил её о нашей с мамой национальности. Мы встретились на улице, и женщина издалека начала кричать: «Я же сказала без этих, никаких кавказцев». Риелтор подошёл к ней — видимо, чтобы объяснить ситуацию, — но женщина так разозлилась, что начала визжать. Мы, конечно, не стали это терпеть, показали жестом, что не надо договариваться, и пошли домой. Однажды владелица другой квартиры начала расспрашивать, какой национальности моя мама, а какой — папа. Потом пошли расспросы про бабушек с одной стороны и дедушек с другой. Я не выдержала и сказала, что русских там нет, и вышла из квартиры.

Один раз я ехала в поезде из Екатеринбурга в Москву. Вагон был полупустой. Со мной в купе был бывший военный, а чуть дальше от нас — пять или шесть мужчин-вахтовиков, которые ехали на работу в Москву. Я сидела на боковушке напротив своего купе, писала диплом и никого не трогала. Ко мне подошёл один из них и завёл разговор. Кончился он его рассказами о службе в Чечне, где такие, как «мои братья», убивали его ребят. Что он помнит, как маленький пацан пяти лет стоял с направленным на него автоматом и у этого пацана были глаза как у меня. К счастью, я не узнала, на что этот мужик рассчитывал и каким образом я, по его мнению, должна была расплатиться за причинённые ему «моими братьями» душевные страдания. Мой попутчик довольно грубо его осёк и сказал, что если ещё раз увидит его рядом с нашим купе, то ему и его друзьям не поздоровится. Один раз за ночь этот чувак проверял, насколько чуткий у моего попутчика сон, — выяснилось, что чуткий. Больше он к нашему купе правда не подходил. Я потом ещё несколько месяцев действительно думала, что это был травмированный чеченской войной человек, пока не прочитала такую же байку, что он мне втирал, в интернете.

Ещё был миллион историй по мелочи. Мне предъявляли за поведение «моих братьев» в Москве, заводили со мной светские разговоры о том, как Москва «почернела», шутили шутки про «х***ей». Особенно впечатляло, когда это делали мои же друзья, а потом говорили: «Тебя это не касается». Ещё мне всё время рассказывали истории про каких-нибудь мифических мигрантов, которые кого-то тайно порезали в метро, изнасиловали и убили. Конечно же, их никто не видел.

Мне кажется, что некоторым людям сложно быть нерасистами и нексенофобами, потому что они не особо эмпатичны. У них нет такого опыта, который переживают люди другой национальности или с другим цветом кожи. С такими людьми я всегда рада поговорить, поспорить, что-то попробовать объяснить им. Для кого-то ненависть к людям другого происхождения это какая-то «политическая идея» — но тут, мне кажется, шансов понять друг друга нет.

Всё удивительным образом меняется, когда новые установки спускают сверху. Пока президент, министры, депутаты, певцы и телеведущие не станут рассказывать о том, что ксенофобия и расизм — это большая проблема, которая не просто делает чью-то жизнь некомфортной и небезопасной, а убивает, мы не сможем ничего глобально поменять. Пока они не станут из каждого утюга говорить, что травить человека за его внешность не круто, что это стыдно, что это дикость, всё будет так же. Но пока нет надежды на светлое будущее. Сейчас мы живём в стране, где всё решает доминирование и насилие.
Лана Узарашвили
соосновательница FEM TALKS
Я родилась в России после того, как мои родители уехали из Абхазии из-за войны — то есть я из семьи беженцев. Детство у меня было бедное, поскольку пришлось на девяностые. Осложняло его и положение родителей. У моей мамы не было гражданства — из-за этого папа не хотел, чтобы она без надобности выходила в город и ездила на метро, потому что там останавливала полиция. Получалось так, что единственным работающим в семье был папа. К счастью, мы не скитались по квартирам, как это бывает. Это, я думаю, привилегия так называемых своих чужих вроде грузин или армян. Ничего хорошего в моём детстве, на самом деле, не было. Я всё прекрасно понимала и чувствовала, что ко мне другое отношение.

В детском саду — это было, наверное, в 1999 или 2000 году — у меня была воспитательница, которая меня откровенно ненавидела. Из-за неё мне не хотелось ходить туда, но мама по неопытности всё равно отправляла, потому что «так нужно». Эта женщина, я помню, один раз сказала мне, пятилетнему ребёнку, что-то вроде: «Мой сын воевал в Чечне против таких, как вы, а я должна сейчас с вами возиться тут». Я была довольно медлительной, и она меня пародировала, выставляя на посмешище перед всеми детьми. Поэтому в саду у меня, конечно, друзей особо не было. Только одна девочка дружила со мной.

Потом я пошла в школу и столкнулась с дискриминацией первой учительницы. Она занижала мне оценки по русскому языку за небольшие ошибки. Как только я перешла в класс, где преподавала другая учительница, у меня появились пятёрки. С русским языком у меня никогда не было проблем, потому что это мой первый язык. Мои родители говорят, что не учили родному, чтобы не было акцента. Такое часто случается: чтобы адаптироваться, надо как можно сильнее из себя вытащить всё «этническое» и стать как можно более «русским». У меня не было гражданства до тринадцати лет, и эта учительница постоянно напоминала, что нужно его подтвердить в школе, — не родителям, а мне. В общем, можно сказать, что её ксенофобия отняла у меня детство.

Я не делилась переживаниями. Ксенофобия как-то встроена в твой опыт мигранта, она воспринимается как норма. Во взрослом возрасте начала обращать внимание на имплицитный расизм, который выражается через фразу: «Ты не такая, как х***, ты другая». И можно продолжить: «Поэтому мы тебя любим, а „их“ нет». Но я — это «они». Когда один преподаватель в МГУ объявлял мою фамилию, он произносил её с акцентом. Все, конечно, смеялись — но ничего смешного в этом нет. Прикольно смеяться над этим, когда твои родители — не беженцы, а ты находишься в стране, в которой ты «свой». В общем, отсутствие рефлексии и незнание своего колониального прошлого в российском обществе, конечно, порождает тотальное безразличие и цинизм. А если тебе это не смешно, то у тебя просто нет чувства юмора.

Я всегда говорю, что главные расисты — это не убеждённые праваки, скинхеды или чуваки с «Русского марша», а наши соседи по лестничной площадке. Мне кажется, что люди просто впитывают в себя вот эту дихотомию чистого и грязного, где все «нерусские» — это априори «грязные» люди, от которых все беды, которые не способны к интеллектуальной деятельности, к добросовестному поведению и так далее. Эти мифы насаждаются во всех империалистических государствах. Нам же известно, какие теории строились американскими учёными относительно коренного населения или афроамериканцев. Например, американский гинеколог Джеймс Марион Симс проводил эксперименты над афроамериканскими женщинами без анестезии, потому что считал, что они не чувствуют боли. И абсолютно то же самое накладывается в России на восприятие всех «других»: все различия — языковые, культурные или религиозные — переводятся в термины расы.

Я думала, что в России сейчас всё не так плохо, пока мы на странице FEM TALKS в инстаграме не выложили пост с примерами расизма в российской массовой культуре. Три дня нам пришлось доказывать людям, что фраза «гнида черножопая» из фильма «Брат» — это не просто элемент раскрытия психологического портрета Данилы Багрова, который произносит эту фразу, когда «спасает» кондуктора от «злых мигрантов». Нам доказывали, что эти примеры притянуты за уши. У нас даже среди тех, у кого есть доступ к английскому языку и критической литературе, расизм очень распространён, потому что люди как-то по-особенному циничны. Это видно даже по тому, как они реагируют на протесты в США, где важнее оказывается нарушение частной собственности, нежели борьба с институциональным расизмом. У нас люди не понимают, не знают и не хотят знать причины, не изучают проблему.

Скорее всего, в России молодое поколение какого-то конкретного круга действительно критически относится к проявлениям дискриминации, но я не готова говорить, что так делает большинство. Предполагаю, что очень многие не считают расизм и ксенофобию системным явлением в России, а рассматривают это как личное дело, психологизируют — даже сами нерусские люди. Внутри сообществ тоже много ксенофобии — например, антисемитизм или неприязнь к армянам, и о них тоже редко говорят. Это так же, как среди женщин есть классовая дискриминация. Или как внутри афроамериканского сообщества притесняются ЛГБТ-люди.

Я думаю, что нам нужно пересмотреть то, как написаны учебники истории, и отойти от оправдательного мотива, когда речь идёт о присоединении территорий. Чтоб люди понимали, что «многонациональный народ» России — это не такое уж простое понятие. Ну и конечно, нам всем надо выслеживать в себе проявления ксенофобии и расизма. Можно изучать историю колонизаций и американского расизма, чтобы понимать, откуда, например, взялся миф о «чернокожем насильнике» и прочее. Расистские сюжеты и модели поведения в разных странах имеют общую структуру.

Наталья Тен
организатор авторских путешествий в Узбекистан и владелец компании по доставке готового лечебного питания для людей с заболеваниями ЖКТ
С ксенофобией я живу с детства, я ввязалась не в одну драку из-за обзываний по национальности. Сейчас я, конечно, драться не буду, но послать могу, и очень грубо. На мой взгляд, раньше нетерпимости было больше. То ли я стала старше и люди умнеют, то ли общество становится сознательнее. Я в это верю. Но и сейчас нет-нет да проскакивает. Любой прохожий может вдруг брякнуть: «Узкоглазая, узкоплёночная». Буквально пару недель назад в супермаркете на кассе я попросила женщину сделать два шага назад и держать дистанцию. Она поняла, что не права, и отошла, но потом выкрикнула: «Понаедут тут узкоглазые, а сами маску не носят». Это может случиться везде: в транспорте, в магазине или просто на улице. Люди это говорят на автомате, даже не подумав.

Когда я была моложе — например, если я шла на собеседование о приёме на работу или на просмотр квартиры, чтобы снять её, — мне приходилось предупреждать заранее, что я кореянка. Потому что у меня были случаи, когда меня не брали на работу из-за национальности или отказывали в аренде квартиры. Но это было давно. Сейчас я уже двенадцать лет не искала работу и пятнадцать лет не ходила на просмотры квартир. Ещё люди думают, что остроумно шутят, когда говорят: «А ты кто по национальности? Кореянка? А правда, что у вас „поперёк“?»

У меня с родными братьями ещё как-то был спор. Они мне говорили, что мне как женщине проще, ведь когда мужчины видят азиатку, то западают, потому что «такой никогда не было». Это правда, такое у меня в жизни часто было. А вот им, то есть мужчинам, сложнее, потому что для девушек они — «какие-то гастарбайтеры», и знакомиться им сложнее. Однажды был случай, когда меня взяли на работу как раз потому, что генеральный увидел меня и «запал». Через две недели он вызвал меня к себе и попросил сделать минет. Из его кабинета я вышла, пинком открыв дверь, и прямиком в отдел кадров пошла за трудовой книжкой. Но справедливости ради скажу, что подобное было не только у меня, но и у других женщин.

Я родилась в России, паспорт у меня российский, прописка московская, образование высшее — но люди считают, что разрез глаз даёт им право делать какие-то выводы обо мне. Однажды на автобусной остановке ко мне подошёл мужчина и начал мне сквозь зубы шептать: «Я бы тебя и таких, как ты, всех к стенке поставил и расстрелял». Я спросила: «Таких — это каких?» Оказалось, что он имел в виду вьетнамцев — а расстрелять нужно за то, что они, то есть мы, вывозим из страны утюги. Как-то раз я в почтовом ящике обнаружила записку, в которой было написано, что если я не съеду с этой квартиры, то искать мою «узкоглазую жопу» будут в морге. Не знаю, кто это был и насколько это было серьёзно, но место жительства я на всякий случай сменила.
Малика Мадаева
PR-менеджер
Я родилась за год до начала первой чеченской войны. Мы уехали в Москву почти сразу, но если первые годы родители предпринимали попытки вернуться, то потом осели в столице окончательно. Послевоенные нулевые не были простым временем для родителей: чеченцам было невозможно найти работу, на улице постоянно проверяли документы. В целом отношение к моим соотечественникам было враждебным. Но несмотря на все сложности, родители смогли обеспечить относительно спокойное детство, нам повезло отделаться минимальными потерями. Никто из близких не погиб, не пропал без вести. Но я и не скажу, что этот период прошёл бесследно: в каком-то смысле мы все переживаем глубокий посттравматический синдром, от которого не избавиться до конца.

Я училась в обычной школе в спальном районе, и в начальных классах всё было спокойно. Если, конечно, не считать моменты, когда после очередного теракта мама оставляла нас с братом дома на пару недель, потому что боялась, что в школе что-то могут сказать или сделать. В средней школе я начала сталкиваться с буллингом со стороны одноклассников. Один мальчик тогда начал интересоваться правыми идеями, язычеством и прочими сопутствующими атрибутами националистов. Я частенько слышала в свой адрес ремарки из разряда «понаехали», каждое моё действие комментировалось в уничижительном ключе. Кульминацией стала ситуация, когда одноклассницы засняли на мобильный телефон, как я переодевалась на физкультуру, и разослали всему классу. Учителя никак не реагировали, и я твёрдо решила, что ноги моей больше не будет в этой школе. К счастью, родители полностью поддержали моё решение и не стали препятствовать переходу в школу-экстернат.

Ещё был эпизод с учительницей истории. На экзамене она задала мне вопрос, почему, по моему мнению, Сталин отправил в ссылку чеченцев. В силу возраста я не могла правильно сформулировать и отразить своё отношение к этой провокации, но это был довольно унизительный и абсолютно лишённый всякой эмпатии момент. В целом мне очень болезненно дался этот период жизни, и я долго прорабатывала в себе недоверие к людям. Мне казалось, что пока я живу в Москве, мне всегда придётся противостоять окружающему миру.

Если в школе я сталкивалась с неприязнью, то в университете таких проблем не было, и за пять лет обучения я могу выделить только один случай. На последнем курсе у меня принимал экзамен преподаватель, известный своими ксенофобными взглядами. Предмет я знала идеально и отвечала уверенно, что не помешало ему попытаться отправить меня на пересдачу — как и других студентов, чьи имена были чуть сложнее, чем Иван и Мария. Но на тот момент от забитого и переживающего подростка не осталось и следа, и, не дожидаясь окончания экзамена, я закатила скандал в деканате. Я пригрозила обратиться во все релевантные и не очень вышестоящие институции и тем самым отбила свою оценку. Не могу сказать, что мне нужна была эта пятёрка, но показать внешнему миру, что я больше не буду молчать ради комфорта окружающих, — очень.

Когда позже я приходила на собеседование, то первое, что у меня спрашивали, это наличие российского гражданства. Помню, на одном я съязвила в духе «если за то время, что я сижу у вас в офисе, ничего не поменялось, то вроде как Чечня в 1994-м не отделилась». На работу меня, естественно не взяли. И в принципе неудобные вопросы, связанные с религией и национальной принадлежностью, возникали частенько. Сейчас я работаю в креативной сфере, которая довольно толерантна — ну или пытается играть в толерантность, потому что нужно соответствовать западным коллегам. Никого особо не беспокоит, как меня зовут, есть ли у меня паспорт РФ. Думаю, тот факт, что я довольно ассимилирована, тоже играет свою роль: не знаю, как бы на меня реагировали люди, носи я платок. Дурацкие ситуации изредка возникают в метро. Как-то мимо проходящий мужчина злобно спросил: «Чего усмехаешься, Фатима? Хорошо жить за чужой счёт?» Но я списываю это на энергетический вампиризм и не забиваю себе голову ненужными переживаниями.

Сейчас меня задевает стереотип о том, что люди с Кавказа очень темпераментные. Если русская девушка чётко и бескомпромиссно идёт к своим целям, то она человек, который знает, чего хочет от этой жизни. Но если я делаю то же самое, то я взбалмошная кавказская женщина. Хочется, чтобы люди понимали, что национальная принадлежность не набор качеств и жители Кавказа бывают абсолютно разные: темпераментные, кроткие, эгоистичные, щедрые, закрытые и так далее. Также очень сомнительно отношусь к комплиментам из разряда: «Ты такая умная и интересная для чеченки». В смысле? Мне не нужно одобрение условного белого человека, чтобы чувствовать себя уверенно.

Для меня бытовой расизм — это словечки вроде «х**», перекладывание всевозможных проблем на Кавказ и его якобы бесконечное содержание, пренебрежительное отношение к мигрантам из средней Азии. В России живёт порядка 160 народов, но в медиа я лично не вижу репрезентации кумыков, чувашей, ненцев. Не вижу упоминания этнических меньшинств в новостях в привязке к чему-то хорошему. Российские СМИ не замалчивают случаи, когда чеченцы замешаны в преступных действиях. При этом я не видела, чтобы новостные ресурсы писали о том, как чеченцы Рустам Даудов и Мовсар Джамаев помогли спастись двадцати трём подросткам во время атаки Брейвика в Осло.

Расизм — не единственная проблема в нашей стране, где в принципе враждебно относятся ко всему иному. По моим наблюдениям, русский человек в большинстве своём чурается толерантности и побаивается наступления времени, когда за употребление расистских слов, апроприацию чужой культуры и демонстрацию своих привилегий придётся отвечать. Люди позволяют себе расистские выражения, потому что знают, что им ничего за это не будет. За примерами далеко ходить не надо: достаточно вспомнить недавние и крайне расистские публикации Дениса Симачёва и Ксении Собчак, под которыми отметилось изрядное количество уважаемых людей. Думаю, мне не стоит уточнять, что в комментарии они пришли не возмущаться, а поглумиться.

Когда-то прочитала, что ты перестаёшь ненавидеть в момент, когда начинаешь понимать. И я согласна с этой фразой. Чтобы перестать относиться друг к другу с недоверием, мы должны научиться слышать друг друга и уметь ставить себя на чужое место. И, конечно же, нужна репрезентация в информационном поле. Я хочу видеть и слышать людей, которые похожи на меня. Уверена, что представители других меньшинств тоже испытывают эту потребность.
Маша Тункара
блогерка
Я родилась в Санкт-Петербурге, куда моя мама переехала из Мурманска, а папа — из Мали. С проявлениями расизма я столкнулась ещё в детстве: помню, как на танцах меня всё время ставили в последний ряд, потому что внешне я отличалась от других девочек. Я училась в двух школах, и в каждой из них были свои проблемы. В первой меня постоянно травили, отпускали какие-то жёсткие шутки, обзывали «нег*****кой». Один раз даже избили. Всё это было только потому, что я отличалась внешне — я к тому же ещё и достаточно высокая. Учителя в России на травлю не то что не реагируют, но иногда помогают ей и даже создают. Я рассказывала об этом маме, она приходила в школу и жаловалась учительнице. Потом об этом становилось известно, и мне было неловко — ведь у нас стыдно «стучать». Поэтому я часто молчала. Я всё время чувствовала себя несуразной и лишней и с этим ощущением очень долго пыталась справиться.

Я всегда замечала несправедливости этого мира. Сначала просто рассказывала их друзьям, а потом подумала: почему бы не посвятить им блог? Это было в 2017 году. Теперь я вкладываю в свой блог много денег — наверное, только за последний год потратила сумму, равную стоимости какой-нибудь плохенькой иномарки. На социальные темы люди ведь вообще не подписываются. Я, например, могу купить рекламу за десять тысяч рублей, а подпишутся пятьсот человек. Сейчас многие говорят, что я просто «хайпанула». Что я наживаюсь на чужом горе, что ловлю хайп «на костях» и всё такое. Но я бы не сказала, что мои последние посты в инстаграме как-то значительно отличаются, потому что об одних и тех же проблемах я пишу годами.

В прошлую пятницу я записала тикток. В моём видео был не очень добрый юмор, но оскорблений в сторону чьей-либо национальности там не было. Травля началась не столько с постов Позднякова, сколько с ультраправых пабликов «ВКонтакте». Они писали в ответ на мои тиктоки посты в духе: «Что это н****а себе позволяет?» Доходило до того, что меня предлагали посадить по 282-й. Утверждали, что я назвала всех русских свиньями — но я, естественно, этого не говорила. Потом они говорили, что я якобы просто удалила это видео. В директе инстаграма мне писали разные угрозы, но я всё равно заходила туда, чтобы почитать, что пишут мне адекватные люди. Их, как мне кажется, даже больше — но остальные всё равно отравляют существование. Сегодня заметки обо мне появились на «Дваче», но я уже особо не слежу за всем этим.

Меня очень раздражает расизм в приложениях для знакомств. Сегодня мне один мужик написал, что «всегда хотел с мулаткой». Я ему ответила, что всегда хотела быть богатой. Когда я общаюсь с парнями в тиндере, то не всегда понимаю, что им интересно — то ли поговорить со мной, то ли удовлетворить свой фетиш. Кто-то говорит об этом в открытую, и это очень жутко. Кто-то скрывает, но для меня всё это — что-то необъяснимое.

У нас в стране нормализован бытовой расизм. Вот, допустим, я включаю телевизор. Что я вижу? Например, шоу «Наша Russia», где высмеивается «насяльника» и вот это всё. То есть людям прививается, что акцент человека и быт трудового мигранта — это смешно. А если ты, например, едешь на работу в США и сам становишься мигрантом, то это, конечно, уже совсем другое дело. Ещё можно привести примеры из российских сериалов, где у всех главных героев обязательно будет славянская внешность. Ксенофобию насаждают даже мультфильмы — например, «Чунга-Чунга». У нас любят врать насчёт трудовых мигрантов — например, про то, что они совершают 75 % всех преступлений. Очень многие националисты приводили мне в пример эту статью МИА «Россия сегодня», но при этом прокуратура говорит, что мигранты совершают всего два процента от числа всех преступлений. Это почему-то так широко не обсуждается.

Не нужно считать маргинальными людей, которые отличаются от «русской национальности». Не нужно считать маргинальными и движения за их права. Они должны стать тем, что само собой разумеется, — как феминизм, например. Я придерживаюсь взгляда радикальных феминисток на то, что проституция — это не секс-работа, а эксплуатация. При этом мне близок и интерсекциональный подход, потому что опыт разных женщин отличается. Опыт белой женщины будет отличаться от опыта чёрной женщины, и его не надо обесценивать или упрощать.

Конечно, сейчас все обсуждают протесты в США. Но не стоит забывать, что тема расизма была всегда и некоторые блогеры продвигали её уже очень давно. Чтобы увидеть расизм, не нужно быть в курсе всех последних новостей или как-то глубоко разбираться в том, как устроено американское общество. Посмотрите несколько фильмов — даже, например, «Зелёную книгу» — и вы поймёте, в каком положении афроамериканцы были ещё совсем недавно, в середине прошлого века. Это поколение ещё живо, оно несёт в себе отпечаток того времени. Но в России о расизме раньше особо не писали, эту проблему считали чем-то ненужным. У нас ведь не США, у нас всего такого якобы нет!

Я могу понять, почему у прошлого поколения в России не самый широкий кругозор. Когда ты вырос с тремя телеканалами и одними и теми же книгами в библиотеке, у тебя могли сформироваться определённые взгляды на жизнь. Но я не могу понять, почему сейчас мои сверстники, имея компьютер с неограниченным доступом к знаниям, используют его для того, чтобы мне, простите, срать в комменты, а не самообразовываться.

https://www.wonderzine.com/wonderzine/life/good-question/250715-racism-i...